Reader
Участник
Interpla.net
licq:2934
|
| отправлено: 23-06-2007 17:57:22 | |
инфо • правка • ссылка • сообщить модератору |
| 18 июня 2007 года исполнилось 100 лет со дня рождения поэта и писателя Варлама Тихоновича Шаламова. |
|
| IP |
|
Reader
Участник
Interpla.net
licq:2934
|
| отправлено: 23-06-2007 17:58:18 | |
инфо • правка • ссылка • сообщить модератору |
Музей Варлама Шаламова появится в Магаданской области
http://www.gazeta.ru/news/culture/2007/06/20/n_1083127.shtml
В Магаданской области появится музей поэта и писателя Варлама Шаламова. Об этом сообщили в среду в пресс-службе администрации области.
«Создание музея приурочено к 100-летию со дня рождения Варлама Шаламова. Экспонаты музея разместят в одном из кабинетов противотуберкулезного диспансера в поселке Дебин, где в 50-х годах жил и работал Шаламов. Уже собраны личные вещи писателя: одежда, стол, настольная лампа, рабочие инструменты», – рассказали в пресс-службе.
По словам собеседника агентства, инициаторами создания музея стали сотрудники диспансера.
«Врачи решили сохранить память писателя. Шаламов работал здесь медиком, гипсовочным техником», – отметил собеседник агентства.
Открыть музей планируется 1 июля, в день столетия писателя.
Варлам Шаламов родился 18 июня (1 июля по новому стилю) 1907 года в Вологде в семье священника. С 1937 по 1953 год находился на Колыме, будучи осужденным за контрреволюционную деятельность в 1937 году и антисоветскую агитацию в 1943 году. Годы жизни, проведенные в лагерях, стали основой для написания Шаламовым «Колымских рассказов» и сборника стихов «Колымские тетради».
Шаламов умер в 1982 году. // РИА "Новости"
|
|
| IP |
|
Reader
Участник
Interpla.net
licq:2934
|
| отправлено: 23-06-2007 18:01:38 | |
инфо • правка • ссылка • сообщить модератору |
Биография
Варлам Шаламов родился 18 июня (1 июля) 1907 в Вологде в семье священника, человека прогрессивных взглядов. В 1914 г. поступил в гимназию, но завершал среднее образование уже после революции. В 1923 г., после окончания вологодской школы 2-й ступени, приехал в Москву, работал дубильщиком на кожевенном заводе в Кунцеве. С 1926 по 1929 г. учился на факультете советского права МГУ.
19 февраля 1929 г. Шаламов был арестован за участие в работе подпольной университетской типографии и осуждён на три года лагерей. Отбывал наказание в Вишерском лагере (Северный Урал). В 1932 г. он вернулся в Москву, начал печататься в московских изданиях как журналист, опубликовал также несколько рассказов.
В самом начале 1937 г. Шаламова вновь арестовали за «контрреволюционную троцкистскую деятельность». Он был осуждён на 5 лет лагерей и провёл этот срок на Колыме. 22 июня 1943 г. его повторно осудили на 10 лет за антисоветскую агитацию.
В 1951 г. Шаламов был освобождён из лагеря, но поначалу не мог вернуться в Москву. До 1953 г. оставался на Колыме. Затем жил в Калининской области, в Подмосковье. Результатами репрессий стали распад семьи и подорванное здоровье.
После освобождения Шаламов начал работу над первым сборником «Колымских рассказов» (всего 6 сборников; окончены в 1973; в СССР в основном опубликованы в 1988—90). Он встречался с Б. Л. Пастернаком, который высоко отзывался о стихах Шаламова. Позже, после того, как Б.Пастернак отказался принять Нобелевскую премию, их пути разошлись. Завершил сборник стихов «Колымские тетради» (1937—1956).
В 1956 г. он был реабилитирован; с 1956 г. жил в Москве, сначала на Гоголевском бульваре, с конца 1950-х в одном из писательских деревянных домов-коттеджей на Хорошёвском шоссе (д. 10), с 1972 г. — на Васильевской улице, 2, корпус 6. Печатался в журналах «Юность», «Знамя», «Москва», много общался с Н. Я. Мандельштам, А. И. Солженицыным; частым гостем был в доме известного специалиста по французскому языку профессора В. Н. Клюевой (улица Арбат, 35). И в прозе, и в стихах Шаламова (сборник «Огниво», 1961, «Шелест листьев», 1964, «Дорога и судьба», 1967, и др.), выразивших тяжкий опыт сталинских лагерей, звучит и тема Москвы (стихотворный сборник «Московские облака», 1972). В 1960-х познакомился с А. Галичем.
Старость и смерть
Последние три года жизни тяжелобольной Шаламов провёл в пансионате для инвалидов и престарелых Литфонда (в Тушине). Поэт скончался 17 января 1982 г. Похоронен на Кунцевском кладбище в Москве. цитата:
Под Новый Год
Варлам Шаламов
Под Новый Год я выбрал дом,
Чтоб умереть без слёз.
И дверь, окованную льдом,
Приотворил мороз.
И в дом ворвался белый пар,
И пробежал к стене,
Улегся тихо возле нар
И лижет ноги мне.
Косматый пудель, адский дух,
Его коварен цвет,
Он бел, как лебединый пух,
Как новогодний дед.
В подсвечнике из кирпича,
У ночи на краю,
В углу оплывшая свеча
Качала тень мою.
И всем казалось — я живой,
Я буду есть и пить,
Я так качаю головой,
Как будто силюсь жить.
Сказали утром, наконец,
Мой мёрзлый хлеб деля:
— А может, он такой мертвец,
Что не возьмёт земля?
Вбивают в камни аммонал,
Могилу рыть пора,
И содрогается запал
Бикфордова шнура.
И без одежды, без белья,
Костлявый и нагой,
Ложусь в могилу эту я —
Поскольку нет другой.
Не горсть земли, а град камней
Летит в моё лицо.
Больных ночей, тревожных дней
Разорвано кольцо.
Под Новый Год я выбрал дом,
Чтоб умереть без слёз.
И дверь, окованную льдом,
Приотворил мороз.
Фильмы:
«Завещание Ленина» - 12-серийный фильм по мотивам произведений В. Т. Шаламова. |
|
| IP |
|
Reader
Участник
Interpla.net
licq:2934
|
| отправлено: 23-06-2007 18:04:16 | |
инфо • правка • ссылка • сообщить модератору |
Забвение – это предательство цитата:
У меня нет долгов... долг гражданина я выполнил в труднейших условиях: никого не предал, ничего не забыл, ничего не простил.
Варлам Шаламов Помню мартовский день 1966 года – москвичи прощаются с Ахматовой (на другой день с ней будут прощаться в Ленинграде). Гражданская панихида идет во дворе морга Института Склифосовского: крохотная комната, выделенная для установки гроба, вместить собравшихся заведомо не может.
Грязный мартовский снег растоптан большой молчаливой толпой. И по разным концам большого двора возвышаются над толпой два разных, но неуловимо сходных человека: глубокие складки на обугленных лицах и взгляд, про который принято писать "будто видящий перед собой то, чего не видят другие". Это гордость русской литературы. Как часовые, стоят, обнажив головы, два высоких, на голову выше остальных, зэка – Юрий Домбровский и Варлам Шаламов. За спиной у каждого около двадцати лет лагерей и ссылок.
И у самого Шаламова сохранилась запись об этом дне – о том, как 500 человек "втиснуты в морговский двор".
Сериал "Завещание Ленина", снятый к столетию со дня рождения Варлама Шаламова, - быть может, самый адекватный содержанию серьезный телефильм последних лет.
Жесткость. Ориентация на факт, фактичность – безо всяких сантиментов, без красот. Наше прошлое – российский ХХ век, старательно затираемый, замазываемый в последние годы, - вздыбливается с телеэкрана в своей жестокой наготе.
Эта нагота – важнейшее свойство и достоинство телефильма по прозе Шаламова.
Сам он писал: "Проза будущего кажется мне прозой простой, где нет никакой витиеватости, с точным языком, где лишь время от времени возникает новое, впервые увиденное – деталь или подробность, описанная ярко".
Какая тут витиеватость, когда дай Бог уложить в слова то, чему почти невозможно поверить, если самому не быть свидетелем, очевидцем - кем и был Шаламов в течение долгих лет. Вот сегодня многие уже и не верят.
После чтения в рукописи окончания романа "Доктор Живаго" Шаламов, указывая автору на ошибки в описании не виданного, к счастью, Пастернаком советского концлагеря, описывал его реальность: "Белая, чуть синеватая мгла зимней 60°-й ночи, оркестр серебряных труб, играющий туши перед мертвым строем арестантов. Желтый свет огромных, тонущих в белой мгле, бензиновых факелов. Читают списки расстрелянных за невыполнение норм.
Шестнадцатичасовой рабочий день. Спят, опираясь на лопату, — сесть и лечь нельзя. Тебя застрелят сразу... И возвращение в лагерь, в т.н. "зону", где на обязательной арке над воротами по фронтону выведена предписанная из приказа надпись: "Труд есть дело чести, дело славы, дело доблести и геройства". Тех, кто не может идти на работу, привязывают к волокушам и лошадь тащит их по дороге за 2—3 километра".
Упоминается и ворот у штольни, и бревно, которым его вращают, - "семь измученных оборванцев ходят по кругу вместо лошади. И у костра – конвоир. Чем не Египет?".
Но главное, пишет Шаламов, не в этом, не в этих столь памятных ему картинах, "а в растлении ума и сердца, когда огромному большинству выясняется день ото дня все четче, что можно, оказывается жить без мяса, без сахару, без одежды, без обуви, а также без чести, без совести, без любви, без долга. Все обнажается, и это последнее обнажение страшно".
Сценарист и режиссер будто следовали этим представлениям Шаламова. В фильме много беззвучных кадров – они соответствуют простоте языка его прозы. Бесконечное поле с кольями, воткнутыми в снег над телами погребенных, - вместе со всем неосуществленным, что могло бы составить славу родины. Камера ведет наш взгляд по полю, оно все расширяется, расширяется под невыносимо-точные звуки музыки. Ведь этими кольями были утыканы – наяву, не в воображении сценариста и режиссера - сотни километров заснеженных пространств необъятной страны. Шаламов считал, что там, под снегом, остались 12 миллионов. Неужели те полстраны, которые готовы сегодня снова славить Сталина, совсем забыли своих невинно погубленных соотечественников? И не жалеют их? Не скорбят, вспоминая о содеянном - не где-то, не кем-то, а у нас, нашей властью и ее приспешниками?
Фильм показывает – зримо, притиснув картины к нам впритык, - как ежедневно, ежечасно у человека отнимается, съедается кем-то ненасытным единожды ему данная жизнь.
Один из эпизодов фильма совпадает (как, собственно, и все остальные) с реальным эпизодом. Он описан в рассказе-мемуаре "Надгробное слово".
"Умер экономист Семен Алексеевич Шейнин, добрый человек. Он долго не понимал, что делают с нами, но в конце концов понял и стал спокойно ждать смерти. Мужества у него хватало".
Шаламов неожиданно получил посылку – бурки. "Я понимал отлично, что бурки украдут, отнимут у меня в первую же ночь. И я их продал, не выходя из комендатуры, за сто рублей десятнику". И купил целый килограмм масла, а также хлеба – "и побежал к Шейнину – мы жили в разных бараках - отпраздновать посылку... Семен Алексеевич взволновался и обрадовался.
- Ну, как же я? Какое я имею право? – бормотал он, взволнованный чрезвычайно. – Нет, нет, я не могу...
Но я уговорил его, и, радостный, он побежал за кипятком.
И тотчас я упал на землю от страшного удара по голове.
Когда я вскочил, сумки с маслом и хлебом не было. Метровое лиственничное полено, которым меня били, валялось около койки. И все кругом смеялись. Прибежал Шейнин с кипятком. Много лет потом я не мог вспомнить об этой краже без страшного, почти шокового волнения. А Семен Алексеевич – умер".
Этот смех то и дело слышится со страниц Шаламова – смех мерзких людей над погибелью (нередко их руками или при их помощи осуществляемой) людей достойных и ни в чем не виновных.
"Рютин? Одевайся". Смерть пришла в барак за человеком в лице "кого-то кожаного, пахнущего бараном". А человек еще не понимает. Тот обыскивает его скудные вещи и откладывает в сторону шахматы. А обреченный объясняет, что это его, это собственные, что он за них платил деньги.
"- Ну и что ж? – сказала овчина.
- Оставьте их.
Овчина захохотала. И когда устала от хохота и утерла кожаным рукавом лицо, выговорила:
- Тебе они больше не понадобятся".
Этот – именно этот! - смех несется сегодня с анонимных интернетовских форумов.
Мы не подвели итогов своего ХХ века. Не издали государственного вердикта – считать преступлением расстрелы 20-х годов (без вины – за принадлежность к социальному слою), погубленное крестьянство, массовый террор середины 30-х, надругательство над фронтовиками, бежавшими из нацистских лагерей - и без пересадки отправленными после победы в лагеря на своей земле. Мы не сделали этого - и ежедневно нарастает мало кому заметная плата. Да, мы расплачиваемся за неисполненный долг перед погибшими. Блатная, лагерная психология и этика – вместе с соответствующей ей манерой речи – прорастает прямо сквозь асфальт городов и пыльные проселки, затопляет Интернет, растлевает детей.
...Жить без чести, без совести, без долга – читайте форумы, и вы увидите, сколько людей сегодня без этого обходятся. И живут, и энергично включаются площадной бранью везде, где только забрезжат эти естественные понятия человеческого сообщества. Напишешь о действительно замечательном, бескорыстно служившем людям человеке – и первые отклики будут непременно оскорбительными: люди без чести и совести реактивны, они ищут возможности навязать другим свои понятия – разумеется, анонимно, то есть безопасно. (Глумлением, не сомневаюсь, будет встречена и моя статья о Варламе Шаламове). Вслед за их мерзкими выкриками появятся реплики вменяемых людей, но поле уже загажено: люди без совести показали, что все позволено. Нормальным людям уже трудно ступить на это поле ногой.
Уверена – именно явное стремление забыть погибших, не ставить памятников жертвам советского террора (и всерьез обсуждать установление памятника их убийце), именно пустота на месте твердой оценки происшедшего с нами, а отнюдь не свобода приводит к тому, что многие считают - позволено все, и отражают это в своем публичном (Интернет – место публичное) слове. Они считают позволенным то именно, что в человеческом обществе позволено быть не может, – как, скажем, прилюдные издевательства над ребенком и даже животным. И именно эта дозволенность цинизма – а совсем не секс на телеэкране и т.п. - сегодня отравляет воздух, которым дышат дети России. "А нам плевать, что здесь плевать нельзя!" Подрастающие читают - и вливаются в эти ряды: зло заразительно.
Режиссер Андрей Смирнов сказал однажды в теледиспуте: "Кто голосует сегодня за Сталина? Это же дети и внуки вертухаев! Зэки потомков не оставили – им не дали этого сделать!"
Если и не внуки (хотя их, конечно, немало – Андрей Сергеевич прав), то, во всяком случае, духовные их наследники.
"Какое мне дело, что ваши зэки сдохли? Я-то жив!" Потому их любимая тема: врут демократы, расстреляны вовсе не миллионы. А ВСЕГО ЛИШЬ около восьмисот тысяч (подсчитано – по тысяче с лишним в день расстреливали; наследникам вертухаев это пустяки: незнакомые жертвы безлики). О миллионах могил под номерами и в вечной мерзлоте, и в сырой земле по всему пространству безбрежных лагерных зон они не думают. Фильм "Завещание Ленина" сует им прямо в глаза людские страдания и безвременную, безвинную смерть. Но их не проймешь. Они ведь в школе этого по-настоящему (как проходят, например, до сих пор в Германии преступления нацистов) – не проходили.
Только глупцы могут думать, что если без конца повторять, что у нас была беспрерывно-славная история, то так оно и будет. Можно, конечно, вновь надолго заморочить целые поколения. Но неосознанное, неоцененное прошлое появится на пороге – там, где его не ждут.
Впрочем, многие, похоже, уже и ждут, и торопят.
18.06.2007 11:00
Мариэтта Чудакова. |
|
| IP |
|
Reader
Участник
Interpla.net
licq:2934
|
| отправлено: 23-06-2007 18:08:20 | |
инфо • правка • ссылка • сообщить модератору |
Вариации на тему ГУЛАГа
Варлам Шаламов - один из тех, кто открыл стране и миру правду о ГУЛАГе. Но так получилось, что мир прежде прочел написанные Александром Солженицыным "Один день Ивана Денисовича" и "Архипелаг ГУЛАГ", а "Колымские рассказы" навсегда остались как бы в солженицынской тени. Их публикации на родине Шаламов так и не дождался. Лишь сегодня произведения Шаламова и Солженицына стоят рядом в книжных магазинах.
Настоящая слава пришла к Варламу Тихоновичу только посмертно. Хотя Солженицын предлагал Шаламову соавторство в написании "Архипелага", но тот категорически отказался, в дневнике обосновав свой отказ так:
"Почему я не считаю возможным личное мое сотрудничество с Солженицыным? Прежде всего потому, что я надеюсь сказать свое личное слово в русской прозе, а не появиться в тени такого в общем-то дельца, как Солженицын. Свои собственные работы в прозе я считаю неизмеримо более важными для страны, чем все стихи и романы Солженицына".
В наши дни Шаламов - признанный классик, своими произведениями немало способствовавший пробуждению общественного сознания, которое в конечном итоге привело к падению коммунизма. Но тень Солженицына и отзвуки споров с ним все еще тяготеют над фигурой автора "Колымских рассказов".
А что было бы, если бы Шаламов все-таки согласился писать "Архипелаг" вместе с Солженицыным? Может быть, тогда бы и выслали обоих, и Нобелевскую премию на двоих разделили? Но ни Шаламов, ни Солженицын не были людьми, готовыми с кем-то делить славу.
У Солженицына в "Архипелаге ГУЛАГ" главное - цифры и факты, пусть и поданные в необычной стилевой манере, с элементами "черного юмора". У Шаламова в "Колымских рассказах" - внешне безыскусное свидетельство очевидца, в этом качестве использованное в солженицынской эпопее.
Действительно, Варлам Тихонович признавался: "Каждый мой рассказ - пощечина сталинизму и, как всякая пощечина, имеет законы чисто мускульного характера... В рассказе отделанность не всегда отвечает намерению автора - наиболее удачные рассказы написаны набело, вернее, переписаны с черновика один раз… Пощечина должна быть короткой, звонкой... Каждый мой рассказ - это абсолютная достоверность. Это достоверность документа". И он же заявлял: "Я ничего отражать не хочу, не имею права говорить за кого-либо (кроме мертвецов колымских, может быть)". И еще признавался: "Все мои рассказы прокричаны..."
К 100-летию со дня рождения Шаламова, которое мы отмечаем 18 июня, по Российскому телевидению прошел очень хороший фильм Николая Досталя "Завещание Ленина", основанный на "Колымских рассказах" и автобиографической прозе Шаламова. Под "завещанием Ленина" понимается, очевидно, не только знаменитое "Письмо к съезду", за распространение которого впервые был в 1929 году арестован Шаламов, но и колымские лагеря.
Сам Варлам Тихонович главным своим делом в литературе считал стихи, которые в СССР все-таки издавались, а "Колымские рассказы" полагал не литературой, а свидетельством. И даже говорил порой пренебрежительно: "Да что рассказы - нет в них ничего особенного". Но в литературе он остался именно "Колымскими рассказами", а поэзия его забылась.
Интересно, что образ самого Шаламова в фильме изменен в сравнении с прототипом. Герой картины показан борцом, противостоящим ГУЛАГу и советской системе, тогда как на самом деле Варлам Тихонович борцом и героем не был, а стремился показать, что главное для зека в лагере - это выжить любой ценой. Можно сказать, что Шаламов в фильме изображен таким, каким его хотел бы видеть Александр Солженицын.
В беседе с литературоведом и критиком Владимиром Лакшиным Шаламов в шутку назвал автора "Одного дня Ивана Денисовича" "лакировщиком действительности". Также и Руфь Тамарина, прошедшая ГУЛАГ, свидетельствует, что "наши номерные лагеря по сравнению с теми, давними, справедливо оценивались Шаламовым как "курортные". Опыт Шаламова был страшнее, а взгляд на литературу - жестче.
Солженицын вспоминал, как у них с Шаламовым возник "спор о введенном мною слове "зэк": В.Т. решительно возражал, потому что слово это в лагерях было совсем не частым, даже редко где, заключенные же почти всюду рабски повторяли административное "зе-ка" (для шутки варьируя его - "Заполярный Комсомолец" или "Захар Кузьмин"), в иных лагерях говорили "зык". Шаламов считал, что я не должен был вводить этого слова и оно ни в коем случае не привьется. А я - уверен был, что так и влипнет (оно оборотливо, и склоняется, и имеет множественное число), что язык и история - ждут его, без него нельзя. И оказался прав. (В.Т. - нигде никогда этого слова не употребил.)".
И еще Александр Исаевич предположил, что "в этом и был замысел Шаламова: жесточайшие лагерные будни истирают и раздавливают людей, люди перестают быть индивидуальностями, а лишь палочками, которые использует лагерь... он писал о запредельных страданиях, запредельном отрешении от личности - и все сведено к борьбе за выживание". Солженицын же верил, что в лагере проявляются и черты личности человека, и его прошлое. Недаром в "Одном дне" каждый из героев - конкретный социальный тип и своеобразный характер, со своей идеологией. Солженицын настаивал, что лагерная действительность должна быть преобразована силой литературы. Шаламов же выступал за "голую правду" факта.
Видимо, именно поэтому "Один день Ивана Денисовича" в хрущевскую "оттепель" все-таки напечатали, что положило начало громкой солженицынской славе, а "Колымские рассказы" - нет. У Солженицына было все же какое-то позитивное начало. Его Иван Денисович и в жутких условиях лагеря сохранился как сильный и привлекательный крестьянский тип. Равным образом и другие герои повести сохраняли свои долагерные характеры и убеждения, которые лишь трансформировались в условиях ГУЛАГа. И у всех у них сохранялась надежда на послелагерное возрождение. Повесть Солженицына еще можно было, пусть и с большими натяжками, втиснуть в рамки объявленной XX съездом критики "культа личности", а беспросветные шаламовские рассказы - нет.
Любопытно, что сам Шаламов хвалил "Один день Ивана Денисовича" именно за то, чего не было в "Колымских рассказах". В письме к Солженицыну в ноябре 1962 года он писал: "Повесть - как стихи! В ней все целесообразно. Каждая строка, каждая сцена, каждая характеристика настолько лаконичны, умны, точны и глубоки, что, я думаю, "Новый мир" с самого начала своего существования ничего столь цельного, столь сильного не печатал. И столь нужного - ибо без честного решения этих самых вопросов ни литература, ни общественная жизнь не могут идти вперед - все, что идет с недомолвками, в обход, в обман, - приносило, приносит и принесет только вред... В повести все достоверно. Это лагерь "легкий", не совсем настоящий. Настоящий лагерь в повести тоже показан очень хорошо: этот страшный лагерь - Ижма Шухова - пробивается в повести, как белый пар сквозь щели холодного барака... Есть еще одно огромнейшее достоинство - это глубоко и очень тонко показанная крестьянская психология Шухова. Столь тонкая высокохудожественная работа мне не встречалась, признаться, давно".
Варлам Тихонович высоко ценил творчество Александра Исаевича, но в литературе предпочитал идти своим путем.
Шаламов утверждал: "Русские писатели-гуманисты второй половины девятнадцатого века несут в душе великий грех человеческой крови, пролитой под их знаменем в двадцатом веке. Все террористы были толстовцы и вегетарианцы, все фанатики - ученики русских гуманистов. Этот грех им не замолить..." Это был камень в огород Солженицына, следовавшего традиции Толстого.
А Солженицын не простил Шаламову вынужденного письма в "Литературную газету" от 15 февраля 1972 года с отречением от публикации "Колымских рассказов" в "Посеве" и "Новом журнале" - и особенно финальный пассаж письма. Текст этот действительно ужасен. Шаламов писал:
"Подлый способ публикации, применяемый редакцией этих зловонных журнальчиков - по рассказу-два в номере, - имеет целью создать у читателя впечатление, что я - их постоянный сотрудник... Эти господа, пышущие ненавистью к нашей великой стране, ее народу, ее литературе, идут на любую провокацию, любой шантаж, на любую клевету, чтобы опорочить, запятнать любое имя.
И в прошлые годы, и сейчас "Посев" был, есть и остается изданием, глубоко враждебным нашему строю, нашему народу.
Ни один уважающий себя советский писатель не уронит своего достоинства, не запятнает чести публикацией в этом зловонном антисоветском листке своих произведений...
Проблематика "Колымских рассказов" давно снята жизнью, и представлять меня миру в роли подпольного антисоветчика, "внутреннего эмигранта", господам из "Посева" и "Нового журнала" и их хозяевам не удастся!".
В оправдание Варлама Тихоновича можно только заметить, что от зарубежных публикаций своих произведений он так и не получил ни цента, а сам факт публикации в "Посеве" закрывал перед ним двери московских редакций и издательств. Письмо же вновь приоткрыло эти двери - вскоре вышел сборник стихотворений. А когда в 1980 году французское отделение Пен-клуба присудило ему премию Свободы, он, узнав, что премия заграничная, сразу же потерял к ней интерес.
Это вымученное отречение было вырвано у тяжело больного писателя. А десять лет спустя Шаламов стал одной из первых жертв советской карательной психиатрии. В январе 1982 года из интерната для инвалидов и престарелых его перевели в гораздо более закрытый психоневрологический интернат. Это во многом было вызвано шумом, поднявшемся после публикации "Колымских рассказов" на Западе. Для Варлама Тихоновича перевод оказался смертельным ударом. К тому же по дороге он простудился и через два дня, 17 января 1982 года, умер от скоротечного воспаления легких.
Да, колымские лагеря были поистине истребительными, не чета казахстанским, где побывал Солженицын. Шансы выжить на Колыме были минимальными. Шаламов показал нам настоящий ледяной ад. И он же предсказывал, что "возвратиться может любой ад, увы!", поскольку в России не осознан главный урок XX века - "урок обнажения звериного начала при самых гуманистических концепциях".
К несчастью, шаламовское пророчество сегодня звучит как никогда актуально. Никто не может поручиться, что ГУЛАГ не вернется. И сегодня рассказы Шаламова выглядят как предвосхищение литературы XXI века, где факт становится важнее образа.
18.06.2007 10:54
Борис Соколов |
|
| IP |
|
Reader
Участник
Interpla.net
licq:2934
|
|
Reader
Участник
Interpla.net
licq:2934
|
| отправлено: 23-06-2007 18:15:33 | |
инфо • правка • ссылка • сообщить модератору |
Одиннадцатая заповедь Варлама Шаламова
Елена Фанайлова
18.06.07
18 июня (1 июля) исполняется 100 лет со дня рождения Варлама Шаламова, автора «Колымских рассказов» и стихов «Колымские тетради». Его биография до хрущевской оттепели – это биография политзаключенного, его литература – самое страшное свидетельство советской истории.
Варлам Шаламов впервые был арестован в 1929 году за распространение ленинского «Письма к съезду». Отсидки по политическим статьям чередовались с литературной работой. «Колымские рассказы» Шаламова были опубликованы в журнале «Новый мир» только в 1988 году.
О Варламе Шаламове говорит критик, заместитель главного редактора журнала «Знамя» Наталья Иванова: «Я с ним познакомилась в "Знамени" в 1972 году. Я тогда пришла работать в отдел поэзии совсем еще юным существом, и первый поэт, который ко мне тогда пришел, был Варлам Тихонович. Он был человеком абсолютно вне любой литературной среды, она ему была совершенно не только противопоказана, а я думаю, что она ему была и неприятна. Когда читаешь его заметки о поэзии, о прозе, то видишь, что вполне ехидных, если не сказать жестких, а иногда и жестоких замечаний удостаивались не только Евтушенко и Рождественский, и Вознесенский, но и Солженицын, и даже Анна Андреевна Ахматова. И, конечно же, его вела к этому судьба – он с самого начала поставил себя так: в лагере может выжить только человек уникальный, опирающийся сам на себе, так и в литературе.
– Он один из мрачнейших русских писателей, писателей невероятной силы. Но на что он опирался?
– Это вопрос очень серьезный. Он опирался, как и Альбер Камю, с которым его западные исследователи сравнивают, на такое экзистенциальное самостояние. Он, конечно, один из виднейших русских экзистенциалистов. Несмотря на то, что он был сыном и внуком священника, он не раз заявлял о том, что, собственно, веры у него нет, хотя с огромным уважением относился к так называемым «религиозникам», говорил о том, что именно они и только они в лагере никогда не теряли себя, ни при каких обстоятельствах, были абсолютно стойкими людьми. Он опирался не на Бога и не на веру, хотя когда сегодня внимательно читаешь его прозу и особенно стихи или письма – видишь постоянную апелляцию к Новому завету или к сюжетам Ветхого. Но ведь самое главное, что он говорил, говорил как нужно жить: а жить нужно по десяти заповедям, а одиннадцатая заповедь – не учи. Вот эти заповеди для него были очень важными, и я думаю, что он на них и опирался. А вот опирался ли он на мысль о другой жизни, другом свете, пройдя через те круги ада, ведь не в круге первом он был, а во всех остальных, вот этого я не знаю. |
|
| IP |
|
Reader
Участник
Interpla.net
licq:2934
|
|
chita
Участник
Go Vegan
licq:1095
|
| отправлено: 23-06-2007 20:14:08 | |
инфо • правка • ссылка • сообщить модератору |
To Reader
Спасибо за тему.
Кстати по Колымским рассказам недавно был снят многосерийный фильм "Завещание Ленина" - никто не видел? |
|
| IP |
|
Reader
Участник
Interpla.net
licq:2934
|
|
BBC
Участник
Холодной войны
|
|
chita
Участник
Go Vegan
licq:1095
|
|
|